Наташин блогЛичный Наташин дневничок…

До того момента я не знала как выглядят нордические блондины, но после окраски своих волос я узнала каким цветом срут квакши. Нордическим блондином они срут. Серо-зелёно-поносным блондином. Результат меня не то, чтобы не удовлетворил… Совсем даже наоборот. Он меня вверг в пучину депрессии и суицида. И я, горестно и страшно завывая на весь дом, пугая маму-папу и старого волнистого попугая Сникерса, поползла звонить Сёме. Наплевав на суеверия.
Сёма прониклась моей проблемой, и уже через десять минут она раскладывала на моём столе мисочки, кисточки и тюбики. Мне было всё равно, что она со мной сделает. Цвет лягушачьего поноса, которым теперь отливал мой златокудрый волос, подавил мою волю и желание жить.
- Такое говно ничем не смоешь. – Успокаивала меня Сёма, взбивая в миске что-то очень похожее на нордического блондина. – Такое или налысо брить, или закрашивать в чёрный цвет. Ты что выбираешь.
- Мне похуй. – Тихо ответила я, и всхлипнула. – Только не налысо.
- Тогда не смотри. – Сёма отвернула меня от зеркала.
Через час я стала цвета воронова крыла, если у ворон, конечно, бывают синие крылья с зелёным отливом. А ещё через два, при попытке расчесать волосы, они отвалились.
Вот и не верь после этого в приметы.
Порыдав ещё сутки, чем окончательно свела с ума старого Сникерса, я поехала на Черкизовский рынок за париком. За два года ассортимент париков не уменьшился, и даже цены на них стали на порядок ниже. Вот только выбор по-прежнему ограничивался моделями «Немытая овца» и «Гандон Эдита Пьеха». Я терзалась выбором часа два, пока ко мне подошло что-то маленькое и китайское, и не подёргало меня на куртку:
- Валёсики исесь? – Спросило маленькое и китайское, застенчиво поглаживая мой карман.
- Волосики ищу. – Подтвердила я, накрывая свой карман двумя руками. – Красивые волосики ищу. Не такие. – Я показала руками на свою голову. – И не такие. - Я обвела широким жестом половину Черкизовского рынка.
- Идём. – маленькое и китайское погладило мой второй карман, и потянуло меня за куртку. – Идём-идём.
И я пошла-пошла. Мимо развешанных на верёвке трусов-парашютов, мимо огромных сатиновых лифчиков непонятного цвета, способных сделать импотентом даже кролика, и мимо цветастых халатов, украденных, судя по всему, из дома престарелых. Зачем я шла – не знаю. Маленькое и китайское внушало гипнотическое доверие.
Мы долго пробирались между трусами, пока не очутились в каком-то туалете. Унитаза, правда, я не заметила, но воняло там изрядно. И не Шанелью.
«Тут меня и выебут щас» - промелькнула неоформившаяся мысль, и я сжала сфинктер.
- Валёсики! – Маленькое и китайское сунуло мне в руки рваный пакет, и потребовало: - Пицот тысь.
Пятьсот тыщ по тем временам равнялись половине зарплаты продавца бананов, коим я и являлась, и их было нестерпимо жалко. Но ещё жальче было маму, папу и Сникерса, которые уже поседели от моих горестных стонов, а Сникерс вообще перестал жрать и шевелиться. Ну и себя, конечно, тоже было жалко.
Я раскрыла пакет – и ахнула: парик стоил этих денег. Был он, конечно, искусственный, зато блондинистый, и длиной до талии.
- Зеркало есть? – Я завращала глазами и на губах моих выступила пена, а маленькое и китайское определённо догадалось, что продешевило.
- Ня. – Мне протянули зеркало, и я, напялив парик, нервно осмотрела себя со всех сторон.
Русалка. Богиня. Афродита нахуй. И всего-то за пятьсот тысяч!
- Беру! – Я вручила грустному маленькому и китайскому требуемую сумму, и на какой-то подозрительной реактивной тяге рванула домой.
- Вот точно такую хуйню мы в семнадцать лет с корешем пропили… - Сказал мой папа, открыв дверь, и мгновенно оценив мою обновку. – Пили неделю. Дорогая вещь.
- Не обольщайся. – Я тряхнула искуственной гривой, и вошла в квартиру. – Пятьсот тыщ на Черкизоне.
- Два дня пить можно. – Папа закрыл за мной дверь. – И это под хорошую закуску.
Тем же вечером я забила стрелку с мальчиком Серёжей с Северного бульвара, и заставила его пригласить меня к себе в гости. Серёжа долго мялся, врал мне что-то про родителей, которые не уехали на дачу, но что-то подсказывало мне, что Серёжа врал, спасая своё тело от поругания. Поругала я Серёжу месяц назад, один-единственный раз, и толком ничего не помнила. Надо было освежить память, и заодно показать ему как эффектно я буду смотреться с голой жопой, в обрамлении златых кудрей.
Но Серёжа, в отличии от меня, видимо, хорошо запомнил тот один-единственный раз, и приглашать меня на свидание наотрез отказывался. Пришлось его пошантажировать и пригрозить предать публичной огласке размеры его половых органов.
Про размеры я не помнила ровным счётом ничего, но этот шантаж всегда срабатывал. Сработал он и сейчас.
- Приезжай… - Зло выкрикнул в трубку Серёжа, и отсоединился.
- А вот и приеду. – Сказала я Сникерсу, и постучала пальцем по клетке, отчего попугай вдруг заорал, и выронил перо из жопы.
Ехать никуда было не нужно. Я вышла из дома, перешла дорогу, и через пять минут уже звонила в дверь, номер которой был у меня записан на бумажке. Ибо на память я адреса тоже не помнила.
- А вот и я. – Улыбнулась я в приоткрывшуюся дверь. – Ты ничего такого не замечаешь?
Я начала трясти головой, и в шее что-то хрустноло.
- Замечаю. – Ответил из-за двери Серёжин голос. – Ты трезвая, вроде. Погоди, щас открою.
Судя по облегчению, сиявшему на Серёжином лице, он только что был в туалете. Либо… Либо я даже не знаю что и думать.
- Чай будешь? – Серёжа стоял возле меня с тапками в руках, и определённо силился понять что со мной не так.
- Чаю я и дома попью. – Я пренебрегла тапками, и грубо привлекла к себе юношу. – Люби меня, зверюга! Покажи мне страсть! Отпендрюкай меня в прессовальне!
Серёжа задушенно пискнул, и я ногой выключила свет. В детстве я занималась спортивной гимнастикой.

Романтичные стоны «Да, Серёжа, да! Не останавливайся!» чередовались с неромантичным «Блять! Ой! Только не туда! Ай! Больно же!», и в них вплетался какой-то посторонний блюющий звук. Я не обращала на него внимания, пока этот звук не перерос в дикий нечеловеческий вопль.
- Сломала что ли? – Участливо нащупала я в темноте Серёжину гениталию, и сама же ответила: - Не, вроде, целое… А кто орёт?
- Митя… - Тихо ответил в темноте Серёжа. – Кот мой.
- Митя… - Я почмокала губами. – Хорошее имя. Митя. А чё он орёт?
- Ебаться хочет. – Грустно сказал Серёжа. – Март же…
- Это он всегда так орёт?
- Нет. Только когда кончает.
Ответ пошёл в зачот. Я почему-то подпрыгнула на кровати, и в ту секунду, когда приземлилась обратно – почувствовала что мне чего-то сильно не хватает. Катастрофически не достаёт. Что-то меня очень беспокоит и делает несчастной.
Ещё через секунду я заорала:
- Где мой парик?!
Мои руки хаотично ощупывали всё подряд: мой сизый ёжик на голове, Серёжин хуй, простыню подо мной… Парика не было.
- Твой – что?! – Переспросил Серёжа.
- Мой парик! Мой златокурдый парик! Ты вообще, мудила, заметил что у меня был парик?! И не просто парик, а китайский нейлоновый парик за поллимона!!! Включи свет!!!
Я уже поняла, что по-тихому я свои кудри всё равно не найду, и Серёжа в любом случае пропалит мою нордическую поебень. Так что смысл был корчить из себя Златовласку?
В комнате зажёгся свет, и мне потребовалось ровно три секунды, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха, и заорать:
- БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!!!
Я сразу обнаружила свой парик. Свой красивый китайский парик из нейлона. Свои кудри до пояса. Я обнаружила их на полу. И всё бы ничего, но кудри там были не одни. И кудрям, судя по всему, было сейчас хорошо.
Потому что их ебал кот Митя. Он ебал их с таким азартом и задором, какие не снились мне и, тем более, Митиному хозяину. Он ебал мой парик, и утробно выл.
- Блять? – Я трясущейся рукой ткнула пальцем в то, что недавно было моим париком, и посмотрела на Серёжу. – Блять? Блять?!
Других слов почему-то не было.
- Бляяяяяяя… - Ответил Серёжа, оценив по достоинству моего нордического блондина цвета зелёной вороны. – Бляяяя… - Повторил он уже откуда-то из прихожей.
- Пидор. – Ко мне вернулся дар речи, и я обратила этот дар против Мити. – Пидор! Старый ты кошачий гандон! Я ж тебе, мурло помойное, щас зубами твой хуй отгрызу. Отгрызу, и засуну тебе же в жопу! Ты понимаешь, Митя, ебучий ты опоссум?
Митя смотрел на меня ненавидящим взглядом, и продолжал орошать мой кудри волнами кошачьего оргазма.
- Отдай парик, крыса ебливая! – Взвизгнула я, и отважно схватила трясущееся Митино тело двумя руками. – Отпусти его, извращенец!
Оторванный от предмета свой страсти, кот повёл себя как настоящий мужчина, и с размаху уебал мне четырьями лапами по морде. Заорав так, что, случись это у меня дома, Сникерс обратился бы в прах, а мои родители бросились бы выносить из дома ценности, я выронила кота, который тут же снова загрёб себе под брюхо мой парик, и принялся совершать ебливые фрикции.
Размазав по щекам кровь и слёзы, я оделась, и ушла домой, решив не дожидаться пока из ванной выйдет Серёжа и в очередной раз испытает шок. Он и так слаб телом.
Не найдя в своей сумки ключи от квартиры, я позвонила в дверь.
- Пропила уже? – Папа, вероятно, предварительно посмотрел в глазок.
- Да. – Односложно ответила я, входя в квартиру.
- Под закуску? – Папа закрыл дверь, и посмотрел на моё лицо внимательнее. – А пизды за что получила?
- Па-а-а-апа-а-а-а… - Я упала к папе на грудь, и заревела. – Куда я теперь такая страшная пойду?! Где я ещё такой парик куплю?!
Папа на секунду задумался, а потом сказал:
- А у меня есть шапка. Пыжиковая. Почти новая. За полтора лимона брал. Хочешь?
- Издеваешься?! – На моих губах, кажется, опять выступила пена.
- Ниразу. – Успокоил меня папа. – Мы на неё неделю пить сможем. И под хорошую, кстати, закуску.

Серёжу я с тех пор больше не видела. Его вообще больше никто никогда не видел.
Котов я с тех пор не люблю. Парики – тоже. Но вот почему-то всегда, когда я вижу на ком-то пыжиковую шапку – моё сознание подсовывает мне четыре слова «Ящик пива с чебуреками».
Почему – не расскажу. Я папе обещала.